Ирочка из блокадного города

Из жизни давно ушла моя тётушка, оставив после себя подругу Ирину Михайловну Никольскую. Оказалось, что человек, который на много десятилетий старше тебя, может быть замечательным другом. Умная, добрая, чуткая, интеллигентная, с неиссякаемым чувством юмора, она всегда оказывается душой компании. Мои друзья перед каждым днём рождения неизменно спрашивают:
— Ирина Михайловна будет?

К сожалению, годы берут своё, да и блокадное детство даёт о себе знать: не всегда получаются очные встречи, но наши сердца рядом. Я попросила Ирину Михайловну написать для вас, мои дорогие читатели, небольшие воспоминания. Это говорит время, история на 13 страницах голосом девочки Ирочки. 

Начало

Война началась, когда мне было шесть лет. Мы жили на даче под Лугой, в семи километрах от станции, в небольшой деревушке. О войне узнали на второй день: кто-то приехал со станции. Уезжали почти последним поездом, уже под обстрелом, до города было 100 километров — 4 часа. Добрались с бабушкой до дома, мама нас встретила и ушла в военкомат. С третьего дня войны добровольцем. Сразу же получила задание: разворачивать госпиталь, раненые уже поступали. Мама была медсестрой, дали ей машину с шофёром, вот вдвоём они и начали создавать госпиталь в помещениях педагогического института им. Герцена. Мы остались с бабушкой и дедом, мама жила в госпитале, «на казарменном положении», отец, военный врач, был на Дальнем Востоке.

Началась военная жизнь. Что будет война, даже мы, дети, знали. Да было и не привыкать: в Испании шли бои, в Ленинград привозили испанских детей, а у нас у всех были красные жилетки, «испанки», и даже у меня, девчонки, было игрушечное ружьё. Потом — финская кампания, было введено затемнение, помню синие плотные рулонные бумажные шторы, по радио сплошные военные песни: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов». Я их всех знала и с воодушевлением распевала. Теперь радио не выключали ни днём, ни ночью, песни были другие:

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война!

Война накатывалась стремительно, началась блокада.

Блокада

Что я помню? Помню окна: стёкла крест-накрест заклеены полосками бумаги, завешены одеялами. Помню бомбоубежище в дровяном сарае, в подвале. Там было даже уютно: сухо, пахло деревом, народ — женщины с детьми, разговоров не помню. Потом началась блокада, мы всё время были заняты. Жили у Нарвских ворот, обстрелы и бомбёжки постоянно, но потом быстро привыкли. Бабушка была хорошей хозяйкой, всегда говорила: в доме должен быть запас спичек, соли и мыла. У нас были дрова. На берегу Екатерингофки были деревянные дома, их разбирали на дрова, мы собирали какие-то досочки, брёвнышки, щепочки. Поставили в коридоре между двумя капитальными стенами «буржуйку». Мебель и книги не жгли. Голода не помню, но уже летом бабушка пекла лепёшки из лебеды, и ничего вкуснее я не помню, даже сейчас мне кажется, что это очень вкусно.

Дедушка

Зимой жили в коридоре, света не было, воды не было, дедушка ходил по дому в зимнем пальто, в шапке-ушанке, за отворот которой клал свою дневную порцию хлеба, в бомбоубежище не спускался и как-то незаметно быстро умер. Бабушка его обмыла, снарядила, зашила в скатерти, а мама отвезла на моих санках на Волково кладбище. Наверное, ей кто-то помогал. У нас была твёрдая валюта — два пол-литра водки в месяц и столько же пачек махорки, выдавали по карточкам. Похоронить было на что.

Бабушка

За водой мы с бабушкой отправлялись на пруд. У нас был большой цинковый бак для кипячения белья, литров на 20, наверное. Как мы его умудрялись втащить к нам, на третий этаж, не представляю. Потом бабушка где-то раздобыла дуранду, это жмых подсолнечника, плотно спрессованный. Как это было вкусно! Как-то (я уже была студенткой) увидела на улице дядьку, который нёс не спине лист дуранды. И я, модная девушка, на шпильках в 12 сантиметров, неслась за ним и выпрашивала кусочек. Он очень удивился. «Бери хоть всё!» Я отломила солидный кусок и сразу засунула в рот! Это было удивительно противно и совершенно несъедобно. Как в блокадную зиму это с удовольствием поедалось и было лакомством?!

Света давно не было, темно круглосуточно. Жили при коптилках. Бабушка была очень верующей, у неё (хорошая хозяйка) был запас лампадного масла, им коптилка и заправлялась. Несмотря на то, что вода доставалась трудно, бабушка заставляла меня в этой темноте и холодине обязательно умываться и чистить зубы, чем, правда, не припомню. Умывались-то хозяйственным мылом.

Мама

Иногда «в увольнительную» к нам приходила мама, она работала в госпитале операционной сестрой, об этом не рассказывала, но говорила, как шла от института Герцена к нам до Нарвского по тропинке между сугробов в рост, не встретив по дороге ни одного человека! Всегда она нам приносила чего-нибудь съедобного, а сама на глазах таяла. А наутро в обратный путь, попив горячей водички.

Продолжаем жить

Мы уже не ходили в бомбоубежище, жили повседневными заботами, всё время хотелось спать, но бабушка не давала засиживаться. Из этой бесконечной зимы и темноты хорошо помню яркий весенний день, когда все, кто мог, вышли во двор и скалывали лёд, убирали скопившийся мусор, вытаскивали на помойку. Такая это была радость общей работы, радость надежды!

И другой весенний и тоже солнечный день. Мы откуда-то возвращались по проспекту Газа и вдруг услышали забытый радостный звон трамвая, он догнал нас и остановился, так останавливался, подбирая каждого прохожего, и всё время трезвонил, радуя своим возвращением из зимней снежной неподвижности.

Поворот судьбы 

Хоть я и не помню голода — мама и бабушка, конечно, всё старались отдавать мне, — но весной у меня на руках, на всех пальцах, появились нарывы, и бабушка передала меня маме, «на казарменное положение». Госпиталь в институте Герцена всё время расширялся, там мы сменили три комнаты: главный корпус, бывшая столовая, полуподвал. Меня там быстро вылечили, сделали переливание крови, и до сих пор помню своего донора, мамину подругу, тоже медицинскую сестру. Госпиталь занимал большую территорию: от набережной Мойки, где была проходная и въезд транспорта, до нынешней Казанской улицы (там тоже была проходная).

Маму я видела редко, мне была предоставлена свобода. В главном корпусе под окном библиотеки была гора книг, до второго этажа: освобождали место для раненых. Каких книг там только не было! Я была грамотной и наслаждалась выбором. До сих пор у меня книга со штампом библиотеки, почему-то «Дон Кихот» Сервантеса. Обязательно отдам Елене Владимировне.

Во втором дворе, где клуб, была брошенная спортивная кладовая. Горы коньков, лыж, мячей и чего-то, мне непонятного. Я там выбрала коньки «Английский спорт», вроде нынешних фигурных, только не с закруглённым, а с треугольным носом. Очень устойчивые и прекрасно крепились верёвочками к валенкам. Замечательно!

Иной виток 

Но недолго я наслаждалась свободой. Мама меня быстро организовала, мне сшили «докторский» халат, и я целый день проводила в палатах. Я была очень общительной, знала много стихотворений, песен, без стеснения пела, плясала, просто рассказывала про свою жизнь. Раненые любили меня, звали «морковкой» (всю жизнь была краснощёкой), и я знала многих по именам, слушала их рассказы о доме, про то, откуда они родом.

Правда, я очень уставала. Когда видела маму, плакала, капризничала, говорила, что ни за что больше не пойду. Мама меня ругала, объясняла, что у раненых дома дети, сестрёнки, и что если у меня есть возможность отвлечь больных от тяжёлых мыслей, то я должна это делать.

Третья петля 

У меня не было подруг. Во всё громадном госпитале всего 5 детей: два мальчика и две девочки, все старше меня, школьники. Они со мной не водились, хотя, конечно, были знакомы. Зимой 1942 года я пошла в детский сад. Помню многих ребят и преподавательницу музыки. Видно, она нас здорово терзала, её прозвали «Марти-мажир» (она была Еленой Мартыновной).
Занимались с нами много и серьёзно. Мы вышивали кисеты для раненых, пытались вязать варежки для бойцов, делали искусственные цветы для украшения больничных палат, выступали на сцене клуба с концертами.

Школа

В 1943 году я пошла в школу № 221 на Казанской улице (бывшая Плеханова). Был приёмный экзамен: чтение, диктовка. Меня зачислили в первый класс. В диктовке я сделала две ошибки: написала «шуПки» и «шаБки». Школа у нас была замечательная! Было очень холодно, приходилось что-то брать с собой (если было что). Зато в вестибюле стоял медведь (чучело) с подносом. Тетрадок не было, ручек не было, перьев № 86 тоже не было. Занимались на первом этаже, во время артобстрелов спускались в подвал. Как-то после артобстрела в школу прибежали перепуганные родители: думали, что в школу попал снаряд. Но оказалось, что был разрушен дом напротив.

Зато у меня теперь было столько подруг! Как-то после уроков мы пошли через нашу проходную на Казанскую улицу. Девушки-часовые уже были хорошими знакомыми и нас впускали, а на Казанской был подвальчик, где продавали газированную воду с сиропом на сахарине. И мы отдавали старичку-продавцу сэкономленные (не съеденные) кусочки хлеба за эту сладкую воду. И вдруг видим: по Невскому от площади движется обоз, лошади везут нагруженные сани, а на санях бородачи в ватниках и чёрных шапках с нашитыми наискось красными полосами. Потом оказалось, что это был партизанский отряд с продовольствием для Ленинграда.

Дальше... 

Ирочка в верхнем ряду, пятая слева

Много ещё было горя, холода, голода. Два раза снаряды попадали в наши дома, один раз за два окна до нашего. Не разорвался. Видимо, судьба хранила.
Но какой праздник был 9 мая! Нас разбудили ночью: «Вставайте! Война закончилась!» В школе нам, правда, пришлось писать сочинение на эту тему, но со второго урока нас отпустили, и мы помчались на Дворцовую. Сколько там было народу, сколько радости, слёз! Качали военных, откуда-то взялись баянисты. А с самолётов сбрасывались листовки, вся площадь была усыпана ими! И мы набрали полные руки. И ни одной не сохранилось...

После 

Лето стояло замечательное! Во дворе госпиталя был «дом малютки». Он, конечно, был эвакуирован, домик заколочен, заборчик кругом, а за ним столько цветов! Ноготки помню хорошо, а других и названий не знала. Когда по Невскому во всю ширину улицы шли возвращавшиеся с фронта наши солдаты, забор нам был не помеха. Мы опустошали палисадник. Какая радость — дарить цветы победителям!

Девочке Ирочке в День победы было 10 лет.

За некоторое время до «сейчас»

Моя «внебрачная тётушка» —  мой ангел-хранитель, заступник перед всеми. Хлеб никогда не выбрасываю: у меня в жизни были люди, пережившие блокаду.

Спасибо настоящей племяннице Кате за техническую и эмоциональную поддержку.