ДД — день Достоевского

В Санкт-Петербурге день Достоевского отмечается в первую субботу июля. 

«В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С — м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К — ну мосту».

Узнали? Да, именно так начинается роман Фёдора Михайловича «Преступление и наказание». За 12 лет праздник стал ещё одной городской традицией. 

Анна Андреевна и Фёдор Михайлович  

Программа, как всегда, обширная и занимает несколько дней. В этом году отправились с московским учителем информатики Ириной Афониной  и однокурсницей Лидой Калугиной на бесплатную литературную экскурсию-квест музея Анны Андреевны Ахматовой «Шаг времени: от Ахматовой к Достоевскому». 

Источник изображения

Это прекрасные волонтёры Фонтанного дома, которые встречали нас на точках маршрута и рассказывали дивные истории. 

Квест был построен вокруг текста стихотворения Анны Андреевны «Предыстория»

Россия Достоевского. Луна

Почти на четверть скрыта колокольней.

Торгуют кабаки, летят пролетки,

Пятиэтажные растут громады

В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.

Везде танцклассы, вывески менял,

А рядом: «Henriette», «Basile», «Andre»

И пышные гроба: «Шумилов-старший».

Но, впрочем, город мало изменился.

Не я одна, но и другие тоже

Заметили, что он подчас умеет

Казаться литографией старинной,

Не первоклассной, но вполне пристойной,

Семидесятых кажется годов.

Особенно зимой, перед рассветом

Иль в сумерки — тогда за воротами

Темнеет жесткий и прямой Литейный,

Еще не опозоренный модерном,

И визави меня живут — Некрасов

И Салтыков… Обоим по доске

Мемориальной. О, как было б страшно

Им видеть эти доски! Прохожу.

А в Старой Руссе пышные канавы,

И в садиках подгнившие беседки,

И стекла окон так черны, как прорубь,

И мнится, там такое приключилось,

Что лучше на заглядывать, уйдем.

Не с каждым местом сговориться можно,

Чтобы оно свою открыло тайну

(А в Оптиной мне больше не бывать…)

Шуршанье юбок, клетчатые пледы,

Ореховые рамы у зеркал,

Каренинской красою изумленных,

И в коридорах узких те обои,

Которыми мы любовались в детстве,

Под желтой керосиновою лампой,

И тот же плюш на креслах…

Все разночинно, наспех, как-нибудь…

Отцы и деды непонятны. Земли

Заложены. И в Бадене — рулетка.

И женщина с прозрачными глазами

(Такой глубокой синевы, что море

Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),

С редчайшим именем и белой ручкой,

И добротой, которую в наследство

Я от нее как будто получила, —

Ненужный дар моей жестокой жизни…

Страну знобит, а омский каторжанин

Все понял и на всем поставил крест.

Вот он сейчас перемешает все

И сам над первозданным беспорядком,

Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.

Перо скрипит, и многие страницы

Семеновским припахивают плацем.

Так вот когда мы вздумали родиться

И, безошибочно отмерив время,

Чтоб ничего не пропустить из зрелищ

Невиданных, простились с небытьем.

Отправлялись от музея небольшими, стихийно организовавшимися группами, где «своих» можно было узнать по карте в руке. 

Ещё раз убедилась: в любом, даже небольшом и спонтанно созданном коллективе, непременно найдётся лидер, который будет выискивать людей в заветных футболках, призывно махать отставшим рукой, уверенно вести к следующей точке маршрута. 

Источник фотографии

Теперь мы знаем, где находится дом пяти Николаев и храм шести Анн, что написано на гербе рода графов Шереметевых, почему Достоевского рабочие спускали на руках по строительным лесам в том доме, где сейчас ресторан «Палкин», какой стиль архитектуры не любила Ахматова, почему Достоевского не оказалось дома, когда восторженные двадцатичетырёхлетние Некрасов и Григорович, прочитав роман «Бедные люди», прибежали к нему ранним утром выразить своё восхищение, и что сказал Достоевский детям, которые лепили куличики на полах его пальто в садике у Владимирского собора. 

В одном из дворов на улице Рубинштейна, напротив «Слезы социализма» пока не закрасили портреты писателей и поэтов. 

Нам предложили разбиться на пары и определить, кому могли бы принадлежать безымянные цитаты о Достоевском, встав к портрету предполагаемого автора. Никто не ошибся! Сильна петербургская публика в атрибуции.

Квест закончился у памятника Фёдору Михайловичу на Владимирской площади. 

По замыслу авторов квеста, мы должны были потом дойти до подворотни рядом с музеем Достоевского и увидеть это:

Источник фотографии

Но, к сожалению, доблестные коммунальщики уже постарались: портрет тщательно закрашен. Кому мешал? 

Спасибо волонтёрам и всем хорошим людям, которые сделали незабываемым ещё один день жизни. 

Сам себе экскурсовод

После квеста пошли гулять по петербургским улицам. Лида показывала свои заветные места. 

Современная скульптура на улице Правды. 

«Слепой» (другое название — «Одинокий»), прикованный к колесу. На спине персонажа замочная скважина, но ключ найти не удалось. Скульпторы Дмитрий и Даниил Каминкеры.  Источник информации

«Три ангела». Автор Борис Сергеев. Источник информации

«Организатор», он же «Агитатор», он же «Режиссёр». Скульпторы Дмитрий и Даниил Каминкеры.   Источник информации

Колесо на спине на счастье покрутили, осчастливленные, двинулись дальше. Пса Гаврюшу так и не обнаружили. Видимо, тоже кому-то помешал, как Достоевский. 

Бертгольд центр 

По лестнице на смотровую площадку подняться не удалось: там проводилось закрытое мероприятие.

И снова Фёдор Михайлович

Уставшие, возвращались к метро «Сенная площадь». У дома, где Достоевский, по мнению исследователей его творчества, поселил Раскольникова, заметили одинокую странную фигуру. Смелая Лида отправилась прямо к молодому человеку. 

— Родион Романович, Вы ли это?

Оказалось, что сейчас подойдут экскурсанты, а юноша будет читать монолог Раскольникова. 

Послушали издалека. Но этим дело не закончилось. Экскурсия переместилась на набережную канал Грибоедова (Екатерининского), а «Раскольников» стремительно отделился от группы и быстрым шагом удалился. Мы обнаружили артиста в странной позе. 

Когда экскурсанты остановились у спуска к воде, наш герой внезапно перемахнул через решётку и, ловко балансируя на парапете, начал диалог с Соней Мармеладовой.

Он облокотился на колена и, как в клещах, стиснул себе ладонями голову.

— Экое страдание! — вырвался мучительный вопль у Сони.

— Ну, что теперь делать, говори! — спросил он, вдруг подняв голову и с безобразно искаженным от отчаяния лицом смотря на нее.

— Что делать! — воскликнула она, вдруг вскочив с места, и глаза ее, доселе полные слез, вдруг засверкали. — Встань! (Она схватила его за плечо; он приподнялся, смотря на нее почти в изумлении). Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда бог опять тебе жизни пошлет. Пойдешь? Пойдешь? — спрашивала она его, вся дрожа, точно в припадке, схватив его за обе руки, крепко стиснув их в своих руках и смотря на него огневым взглядом.

Он изумился и был даже поражен ее внезапным восторгом.

— Это ты про каторгу, что ли, Соня? Донести, что ль, на себя надо? — спросил он мрачно.

— Страдание принять и искупить себя им, вот что надо.

— Нет! Не пойду я к ним, Соня.

— А жить-то, жить-то как будешь? Жить-то с чем будешь? — восклицала Соня. — Разве это теперь возможно? Ну как ты с матерью будешь говорить? (О, с ними-то, с ними-то что теперь будет!) Да что я! Ведь ты уж бросил мать и сестру. Вот ведь уж бросил же, бросил. О господи! — вскрикнула она, — ведь он уже это всё знает сам! Ну как же, как же без человека-то прожить! Что с тобой теперь будет! (Часть пятая, глава IV)

На мой взгляд, герои несколько ээээ... вольно интерпретировали текст Достоевского, но зато сумели привлечь внимание группы молодых людей на противоположном берегу: те дослушали без комментариев до конца и даже аплодировали. 

Шагомер показал, что в этот день мы прошли 13 километров по «самому отвлечённому и умышленному городу в мире», чего и вам желаем каждый июль. Присоединяйтесь. 

За фотографии благодарю Ирину Афонину (Москва).